Переводы-угоды

[vilasatu]

॥श्रीः॥


Реальность состоит в том, что невозможно найти золотую середину, ибо существует бхеда, различия. Даже между двумя одинаковыми существует непреодолимое различие. Невозможно угодить всем и об этом часто забывают или просто не понимают. Это также касается и „уровней“ людей. Их подготовленности к восприятию того или иного текста, в частности. Популярные ораторы разглагольствуют о каких-то аудиториях, группах последователей, которым лучше втирать пургу под соусом Вед, чем говорить словами Вед и учить тому, о чем Веды. Их главный аргумент: мол, люди неподготовленные и не смогут понять, принять. Но, позвольте спросить, а как вы определяете, когда человек созрел для правды, если вы никогда о правде не говорите? Что служит вам ориентиром подготовленности, если вы постоянно муссируете ложь, пичкаете людей гадостью и сами не знаете правды?

В мире индийских исследований застой. Индология взрощена на ошибках и эти же ошибки продолжает культивировать. Другой бич — это секты. В них отсутствует напрочь понятие „Веда“. Меж этих двух огней человеку, проявившему интерес к Индии, и приходится лавировать. Искать, приспосабливаться. Язык изложения и подачи очень невнятен, часто ошибочен. Нужна живая, точная терминология, отвечающая смыслу ведних понятий, смыслу ведословия. Переводы РАН точны, но не отражают суть. Любой старинный трактат они превращают в мифологический нонсенс. Переводы сект — грубо сколоченная поверхностная чушь. Подстраиваться не выйдет. Нельзя угождать, нужно отталкиваться от сути. Пренебречь интересами аудитории, но передать смысл. В этом долг переводчика, индолога в полном смысле слова. Но индологию точная терминология не интересует, секты и подавно. Так и живем. Не все, но большинство.

Подстраиваться и ориентироваться на обывателя заведомо безуспешное занятие. Неправильны попытки смоделировать восприятие текста „неподготовленным читателем с улицы“ и на основании этого судить о его (текста) достоинствах и недостатках. Прежде всего, такое абстрагирование от своего знания и опыта практически невозможно. Ради подобной виртуализации критик должен отключить изрядную долю собственной вдумчивости, логического мышления, непредвзятости, терпения, заинтересованности, в конце концов, — не говоря уже об элементарной информированности.

Увы, в подобных попытках виртуализации читательского сознания критик, писатель, оратор и пр. чаще всего отключает слишком много этих даров, превращаясь в какую-то шваль, готовую (якобы) брезгливо отбросить любую книжонку или статейку при первом столкновении со сложноподчиненным предложением или инверсией — и более того, начинает этой швали симпатизировать. Конечно, книжка или статейка может попасться в руки пресыщенной швали, но это едва ли тот электорат, на чью сторону надо становиться и за чье право на понимание радеть.

Cовершенно неважно, как тот или иной текст прочитал бы какой-нибудь обыватель, посещающий кружок по йоге, прежде всего потому, что прочитать за „другого“ невозможно.

Есть тексты, которые пробуждают џиџњāсу, есть тексты, которые дают џњāніе — вторые гораздо сложнее первых, но первые, по своему определению, не могут быть вразумительными слёту. О многих таттвах невозможно рассказать неподготовленному человеку внятно, не упростив их при этом до искаженности.

Н. Шёнбергер говорит, что Говиндāчāрйа прибегает в своих работах к языку, который пленяет нас в Ведах: не столько доходчивому, сколько пленительному кажущейся простотой своей сложности. Но мы же понимаем (а неподготовленный, наверное, чувствует), что его притягательная составляющая состоит не в слоге, а в глубинности смысла, который этот слог передает.

Передать такой язык — отнюдь не простая задача.